Балаган и четыре оленя

Работники Кавказского государственного заповедника рассказали «Русской планете» о влиянии олимпийской стройки на миграцию диких животных, правилах общения с ними и о том, почему в заповеднике перестали держать кабанов в вольерах Кавказский государственный заповедник — единственный в России, расположенный сразу в трех регионах: Краснодарском крае, Республиках Адыгее и Карачаево-Черкессии. За последние 14 лет количество проживающих здесь зубров, занесенных в Красную книгу, увеличилось почти в шесть раз. Некогда мигрировавшие леопарды вновь проявили интерес к этим землям. Инспекторы по охране леса готовы принять их, но пока что животные, запуганные стройками, заводами и браконьерами, спускаются сюда лишь для охоты. Работники госинспекции по охране леса рассказали «Русской планете», как они добиваются восстановления экосистемы. Туристы наравне с лесничими – Работа госинспектора по охране леса начинается с безопасности. Не забудь это указать, — Георгий уверенно паркует казенный УАЗик напротив высокого металлического забора. За ним виднеются деревья с замшелыми стволами, асфальтовая дорожка, погребенная под листьями, покрытые серебрянкой скульптуры и два домика. Пока я пытаюсь вылезти из недовольно фырчащего двигателем внедорожника, мужчина подходит к воротам, ощупывает карманы своих форменных темно-зеленых брюк и ветровки. Приходится вернуться обратно за ключами. Осмотр офиса Южного отдела Кавказского заповедника, начальником которого и является Георгий Варельджян, откладываем на следующий день. До захода солнца остается несколько часов. Трогаемся в сторону гор. – Там обычно проходят лекции по безопасности, раздается инвентарь, ведется учет и бухгалтерия. Но в «полях» мы все равно проводим больше времени, — УАЗ несется по полупустой трассе «Адлер – Красная поляна». Кажется, что четырехметровые шумозащитные экраны — единственная преграда между асфальтовой цивилизацией и дикой природой. – Олимпийская стройка никак не отразилась на заповеднике? – На территории заповедника никто ничего не строил. Это запрещено, — отвечает Георгий. – А то, что так близко? – Это повлияло. Некоторые животные мигрировали повыше, — Варельджян кивает на канатную дорогу вдали. — Изменили свои тропы. – А обычные люди могут попасть на территорию заповедника? – Да, если занимаются пешим туризмом, оплачивают таксу и не сходят с маршрута. Еще ученые-биологи, — госинспектор задумывается. — Иногда мы пускаем еще тех, кто собирается снимать или писать для нас. Вроде как бартер. Легально перейти рубеж можно только через кордоны. Кордон Лаура — один из немногих в Краснодарском крае, где обычные туристы могут пожить в специальных домиках наравне с лесничими. Все вырученные средства, по словам директора Кавказского государственного заповедника Сергея Шевелева, идут на нужды заповедника и зарплату работников. В ожидании, когда коллега Георгия соберется с нами ехать, пьем свежезаваренный кофе. – Не люблю зоопарки, — признаюсь я. – И я, — вздыхает мужчина. — Каждый раз, когда прохожу мимо вольера, хочу его открыть. Жалко животных. Прежде чем окончательно ступить на заповедную землю, отмечаемся на КПП. Пока переписывают наши данные, в машине оживает рация. Георгий обменив
3426
ается позывными, уточняет местоположение кого-то из сотрудников. – Все инспекторы обязаны иметь рации. Как в машине, так и портативные, — Варельджян забирает документы у вернувшегося солдата и давит на газ. Я пытаюсь не выронить фотокамеру, когда машина подскакивает на одном из ухабов извилистой колеи. На заднем сиденье ухмыляется Александр, коллега Георгия. На кордоне Пслух лесничий паркует машину так, что два ее колеса оказываются на крутом холме. – Идем, покажу все, — предлагает Александр. Ему около 30 лет. Светлые волосы коротко стрижены, лицо открытое, но серьезное. Иногда он может по-доброму улыбнуться, становясь похожим на стеснительного подростка. — Электричество у нас есть благодаря солнечным батареям. Их нам хватает с головой и на холодильники и, при желании, на телевизоры. Я насчитываю семь панелей. Мы поднимаемся выше по склону мимо аккуратных треугольных деревянных домиков и небольшого отрезка вспаханной земли. Корм для вольерных животных заготовили совсем недавно. – Вообще я с Северного отдела. – Тоже начальник? – Нет, обычный инспектор. – А живешь здесь неподалеку? – Нет, в Адыгее. Один-два месяца провожу на работе, а потом на два-три дня еду домой. Если напрямик отсюда через горы, как раз к нему выйду, — мужчина указывает на один из заснеженных пиков позади нас. – Не тянет обратно в дикие условия, когда возвращаешься в город? – Тянет, — вздыхает Александр. — Я люблю природу. Родился и вырос в горах. Он ведет меня к запрудам с форелью. Вода в них слегка схвачена льдом: разница температур здесь и на побережье очень заметна. – Уходишь так на несколько дней, например, балаган (Хижина, альпийский дом. — Примеч. РП.) построить. А туда только пешком, либо на вертолете. Во время Игр вертолетов много было, помогали. Сейчас отозвали половину. Теперь в основном для экстренных ситуаций используем. – Часто возникают? – Когда как. В последний раз вот дедушка один до озера Кардывач решил подняться. Туда — нормально. Он пешим туризмом давно занимался. А наверху вдруг прихватило. Вызвали, но там помогать мгновенно надо. Пока прилетели, уже все. Обратно до ворот нас провожает щенок лайки. Люся — читаю выцарапанную на кожаном ошейнике кличку. Собака нарезает вокруг нас круги, пытается ухватить меня за джинсы. Несколько солдат, до этого сосредоточенно обсуждавших что-то с Георгием у нашей машины, при виде собаки расплываются в улыбках. Естественный отбор – Видишь те кучи листьев? Это кабан рылся,— Георгий кивает на обочину. Я честно пытаюсь заметить разницу. Но из окна мчащейся машины разглядеть следы животного не удается. Признаюсь в своей «слепоте». – Это с опытом приходит, — он пожимает плечами. – А в инспектора идут только те, кто сам из подобных мест? – В основном да. Хотя… — хмыкает. — Есть еще другая категория, которые ищут одиночества. Обычно это москвичи. С ними больше всего проблем. Редко кто из них дольше полугода остается. Они думают, что будут ходить по лесу, думать о своем, цветочки нюхать, фотографировать их такой, как у тебя камерой, кстати. А в реальности все по-другому. Да ты и сама видела. Надо постоянно мотаться, принимать решения, общаться с людьми. Обходы территории по несколько дней, подсчет поголовья, расчистка троп, заготовка сена опять же. Все это тяжелый физический труд. Потому новичков берем на месяц испытательного срока. Если справляются, выдаем им одежду, обувь. Чтоб наверняка. Всего 115 комплектов выделено. Мы больше стараемся просить, но все же никто не хочет потом чужой с потом, грязью надевать. Раньше и этого не было. Нам повезло, наш директор до этого сам был инспектором. Потому знает, что нам нужно. – А женщин принимаете? – На кордонах у нас много женщин работает. – А в лесу? – Если хотят, не препятствуем. – А вообще профессия опасная? – Очень, — Георгий добавляет серьезности голосу. — Вон Александр ночью в туалет боится выходить. Вдруг медведь. И если очень надо, заранее всех предупреждает. Александр изо всех сил сдерживает смех. – Ну, а если браконьеры? Не бывает с ними проблем? – Обычно нет. Кроме того, проверенным инспекторам со стажем положено табельное оружие. Но его очень редко применять приходится. Когда его видят на поясе, уже успокаиваются и не идут на рожон. Даже если их четверо наглых, а ты один — передернул затвор, выстрелил в воздух, — Георгий жестами иллюстрирует сказанное. — Тогда точно никаких проблем. – А что самое сложное в вашей работе? – Сено заготавливать, — почти в унисон отвечают оба. «Пропадаю здесь постоянно. Это у нас семейное» На кордоне «Энгельманова поляна» приходится сменить транспорт. Одна из обязанностей лесничих — подкармливать диких животных солью-лизунцом. Развозить ее по кормушкам и вообще передвигаться вдоль звериных троп на автомобилях строго запрещено, да и физически невозможно: машина попросту увязнет в грязи. – Каждому инспектору полагается свой конь или мул. Они выносливей. У меня как раз мул, — Георгий смотрит, как его помощник Сергей седлает двух лошадей. Одной из них дополнительно навешивают два мешка с солью. На ней мне и предлагают ехать. – Не бойся, — говорит Георгий. — Обычно они носят грузы гораздо тяжелее. В сутки в среднем инспектор развозит по 200 килограммов соли на трех лошадях. По сто на каждой, плюс одна лошадь без груза, на которой едет сам инспектор. На подъезде к кормушке Георгий замечает вдалеке у ручья серну. Я щурюсь, и, кажется, тоже ее вижу. Когда с солью покончено, мы пьем из того же ручья, зачерпывая воду специально припасенной на одном из камней металлической кружкой. – Настоящий нарзан. Это даже лучше боржоми! — с гордостью говорит Варельджян. По возвращении нас ждет приготовленный Александром обед. В отличие от предыдущих кордонов, Энгельманова поляна выглядит очень уютно. Слышно, как в мойку-бочку течет родниковая вода из шланга. Неподалеку в самодельном серванте сохнет разномастная посуда. Под вечер предлагают познакомиться с Акопом Смбатовичем — дядей Георгия и самым опытным лесным инспектором. С 1980-го он не меняет место «службы», хотя, по его словам, зарплата оставляет желать лучшего. – Все зло от денег, — рассуждает пожилой худощавый армянин. — Придешь в магазин, и зла не хватает. Потому и пропадаю здесь постоянно. Это у нас семейное. На ночь меня размещают как настоящего лесничего — в деревянном «треугольном» домике. Зимой такая форма спасает от погребения под снегом. Тот скатывается, дополнительно защищая от ветра. Внутри все по-спартански: стол, два топчана вдоль стен и печка посередине. Кажется, здесь можно переждать конец света, если предварительно запастись дровами. Утром умываемся ледяной родниковой водой, потом отогреваем руки чашками кофе. Смотрю на самые высокие пики. Мне говорят, что дымка вокруг них — это снегопад. Неподалеку каркает ворона. – О, значит, скоро и до нас снег доберется, — расшифровывает ее послание Георгий и приглашает с ним покормить «одомашненных» диких животных. Для начала четырех оленей. – Мы их держим здесь для вольеров, чтобы потом в случае чего для замены не ловить по всему заповеднику. Инспектор с зерном отходит к кормушкам и просит не приближаться, чтобы не напугать животных. Через минуту с холма спускаются олени: три самочки и самец. Последний подозрительно косится на меня, но близость Георгия его успокаивает, и они приступают к трапезе. Я обвожу взглядом забор. Территория загона гораздо больше любого зоопарка. – Но если их потом выпустить, они же не смогут самостоятельно жить? — спрашиваю Георгия. — Они к вам привыкли, не знают, как искать еду. – Выживут, — он качает головой. — Они и сейчас что-то сами здесь в загоне добывают. Не пропадут. Раньше мы вот еще кабанов держали. – Африканская чума их подкосила? – Еще как! Мы их десятками сжигали. А потом и просто закапывали, — Георгий досадливо машет рукой куда-то в сторону. — Потому больше и не держим. Напоследок заглядываем к кроликам. Лесничий, переходя от клетки к клетке — сначала с кормом, а потом с водой — за дверцами особо и не следит. Удивляюсь тому, что никто из них даже не пытается сбежать. – Как вы решили стать госинспектором? — спрашиваю Георгия. Мы уже оставили на Пслухе Александра и мчимся пока еще по колдобинам заповедника в Адлер. – Я водителем был. Как-то отвозил нашего секретаря в «Сбербанк» и встретил там своего знакомого, — мужчина ненадолго замолкает. — Он сказал, что есть вакансия. Я подумал и согласился. Ни разу за эти почти десять лет не пожалел. На полпути к цивилизации инспектор выпадает из реальности, созваниваясь с коллегами и родными. – Прости, сотовая связь в горах почти не ловит. А поговорить надо. – А как жена ваша к работе относится? – Сердится. Но ничего поделать не может, — Георгий грустно улыбается. Вскоре рытвины и колеи сменяются гладкой трассой. Заглядываем в офис Южного отдела и через Красную поляну едем в Адлер. После суток в горах туристический комплекс кажется грубой пародией на красоту. – А раньше здесь был лес, — соглашается со мной Георгий.