Алтайская грамота

Директор Алтайского заповедника рассказал Strana.ru про «Гайд-парк» на берегу Телецкого озера, матерых госинспекторов, экологический туризм и план ГОЭЛРО на отдельно взятой территории. Алтай, будто диковиная жемчужина, во все времена манил туристов. Организованные и не очень, они ехали, плыли, летели, чтобы хоть одним глазком увидеть то, о чем многократно читали в книгах и смотрели по телевизору. Почти десятую часть Республики Алтай занимает Алтайский биосферный заповедник. Это одна из крупнейших особо охраняемых природных территорий в России. До недавнего времени ее посещение было затруднительно на фоне многолетнего конфликта заповедника с местным населением. Но с приходом в 2007 году нового директора — Игоря Вячеславовича Калмыкова — ситуация стала налаживаться. Да не то что налаживаться, а фактически исправилась. О том, насколько сейчас комфортно и безопасно посещать Алтайский заповедник, как удалось уладить споры с местным населением, нам рассказал сам Игорь Вячеславович. — Ваше предыдущее место работы — Саяно-Шушенский заповедник. Почему вы согласились сорваться с обжитого места и переехать на Алтай? — Последние годы работа в Саяно-Шушенском заповеднике шла на автомате. Я работал замом по науке и каждый месяц на 10 дней уходил в тайгу, в горы изучать барса и козерога. Снаряжение у меня было практически все, даже лазерный дальномер, которым я замерял расстояние до зверей. Работать так было просто в удовольствие, поэтому я, конечно, задумывался, стоит ли что-то менять, если все хорошо, в том числе по деньгам? С другой стороны, было интересно подняться на уровень выше и делать какое-то дело: я же мужик! Тем более что здесь, в Алтайском заповеднике, я уже бывал, приезжал от Министерства природных ресурсов делать оценку ситуации, и мне здесь понравилось. Во все времена люди стремились на Алтай посмотреть местные красоты, но сложившаяся обстановка этому отнюдь не способствовала. Телецкое озеро и его окрестности были полигоном для выяснения отношений: кому эта красота достанется. Поэтому, помимо разрешения конфликта с местным населением, важно было наладить в заповеднике нормальную работу. Колебания были, но постепенно шансов для отступления оставалось все меньше и меньше. В какой-то момент я понял, что отказываться уже просто не по-мужски. — Наверное, и интересно было? Все-таки Алтайский заповедник — один из старейших заповедников в нашей стране. — Заповедник действительно старейший. Когда-то его площадь была миллион гектаров. Многое из того, что входит сейчас в Хакасский заповедник, в том числе Теплый ключ и заимка Лыковых, раньше входило в Алтайский заповедник. По логике это было правильно, поскольку отсюда ближе. Кстати, про Агафью Лыкову было известно давно, а открытие Пескова было в большей степени журналистское открытие, чем какое-либо иное. Уже в первой летописи заповедника в 30-х годах было написано про семью староверов. Выше в горы они переместились после войны. Во второй половине 40-х прошлого века здесь было очень много банд военных дезертиров, выявление и отлов которых также входили в задачи охраны заповедника. Охрана тогда состояла из бывших фронтовиков, которые были матерыми бескомпромиссными ребятами. Если человек в тайге от них бежал, они сначала стреляли, а потом
320c
разбирались. Так трагически погиб один из братьев Лыковой. — Непростые отношения с местным населением. И как работалось первое время? — До основных задач — размеренной природоохранной деятельности и появления возможностей для дозированного экотуризма — тогда было еще очень далеко. Я приехал, когда здесь был ярко выраженный конфликт с местным населением. Казалось, что все враждовали со всеми. Они не понимали нас, мы — их, но и между собой ни у них, ни у нас не было согласия — рецепта, что со всем этим делать. Ясно было одно — надо договариваться, благо в основном люди тут вполне адекватные. Но невозможно договариваться со 170 жителями. Нужны фигуры, которые решают вопросы в поселке, с мнением которых считаются. Возникла идея создания общественного совета. Зачастую человеку важно, чтобы его послушали, и необязательно даже потом делать так, как он хочет. Вот если его изначально игнорируют, то уже возникает конфликт. Совет Телецкого озера — как раз такая площадка для дискуссий, эдакий «Гайд-парк». Ему уже 7 лет. Проблема решена: заповедник остался при своих интересах, и мы ни миллиметра не уступили. Мы даже протоколов сейчас составляем больше, чем при предыдущей администрации, просто потому, что охрана работает лучше. И потом здесь, непосредственно на Телецком, с лодочниками серьезного конфликта нет, а значит, нет и серьезных нарушений. Максимум заезжают на лодке к водопаду Корбу, куда мы не пускаем, но и все равно нельзя — значит нельзя. И лодочники понимают, что не надо ссориться с заповедником, если все нормально, ведь мы им и пропуска даем бесплатные, а все кордоны у нас свободные к посещению. — А туристы не хулиганят? — Нет, мы с ними живем мирно. По первости, конечно, были сложности. Как только привели кордон Корбу в порядок, почистили водопад и открыли наконец-то для посещения, я думал, весь отдел охраны и экопросвещения будут проситься туда работать. А в реальности почти 80% инспекторов отказывались. И когда я приехал туда и сам день постоял, понял, что не смог бы там работать. Это сейчас все устаканилось, а вначале народ шел и возмущался: «На каком основании? Это все народное, а вы деньги собираете?!» И это 700 человек в день. И каждый второй такой. Ни один нормальный сотрудник по доброй воле такое слушать изо дня в день не пойдет. Время прошло. Возмущаться практически перестали. — Вы затронули тему экологического туризма в заповедниках, которая сегодня вызывает много споров. Что вы об этом думаете? — Экологический туризм в заповедниках был всегда. И неправда, что его когда-то не было. Алтайский заповедник и 30 лет назад посещало примерно то же количество людей. Причем законы тогда были другими. А сейчас некоторые изменения в законодательстве нужны, потому что тогда можно будет назвать вещи своими именами. Мы все время говорили, что это у нас не туризм, а эколого-просветительская деятельность. Это ерунда. Это обыкновенный туризм, и не нужно этого бояться. Просто надо это делать разумно. И мне кажется, что мы движемся в правильном направлении. Недавно я проехал по Катуни, и увидел, что базы и домики красят в коричневый цвет. Так делают в Финляндии, и это больше вписывается в природу. Отрадно, что у нас стали об этом задумываться. Так что, думаю, все изменится в лучшую сторону, если нам не помешают. — А браконьеры туризму не помеха? — На Телецком озере в этом плане спокойно. У нас есть матерый оперативник, который ничего на свете не боится: карабин, рация, тайга — для него родные слова, но когда он работает на Корбу, где поток туристов и надо проверять лодочников на наличие разрешений, а кто-то на него начинает кричать, он теряется. Ему в такой, в общем-то спокойной, ситуации некомфортно. Другое дело настоящие браконьеры — с ними понятно, как себя вести. Все относительно серьезные нарушения происходят в Улаганском районе — незаконная охота, рыбалка. Хотя сегодня настоящих браконьеров днем с огнем не найдешь. Молодежь в тайгу уже не хочет идти, а старики уже не могут. Хотя, конечно, бывают исключения. Вот наши инспекторы на границе с Тувой недавно 6 протоколов составили. С браконьерством можно бороться вечно, но главное — это экономические рычаги. Если не будет продаваться кабарожья струя или медвежьи лапы, если бы у нас как следует работала таможня и весь этот товар невозможно было отправить за границу, то все прекратилось бы в пять секунд. А основной рынок сбыта — там, за границей: в Корее и Китае. — Поэтому браконьеры до сих пор представляют угрозу для символа заповедника, снежного барса? — Когда-то шкуры ирбиса продавались в Кош-Агаче на рынке, но все равно это не было массовым промыслом. В основном все они происходили из Монголии. Снежного барса там больше, больше добывают, причем не специально, а случайно. И продавали его здесь отнюдь не за сумасшедшие деньги. Обычный человек вполне мог купить. Его шкура не считалась чем-то уникальным. Не то что сейчас. Иной раз природоохранная реклама дает обратный эффект, потому что те люди, которые раньше не знали о существовании здесь снежного барса, вдруг узнают, что это редкий вид, который все охраняют, и решает пойти поохотиться, добыть и выгодно продать. — Сколько времени прошло с того момента, как вы здесь появились, до момента, когда поняли, что процесс пошел, система работы налажена? — Я над такими вещами не задумывался. Просто с самого начала знал, что мы это сделаем. Только сейчас, на 8-й год моей работы, с появлением сотовой связи я могу позволить себе расслабиться, побыв несколько дней на Телецком озере. А в 2007–2009 годах я из города выезжал сюда, проводил здесь совещание, в ночь возвращался в город и на утро там продолжал работу. Это не значит, что все было так плохо и тяжело. Был просто дикий драйв от работы, от круглосуточной постоянной работы. Впрочем, так бывает всегда, когда вступаешь в активную фазу любого дела. Темп мы тогда взяли дикий: в 2007 году стали создавать Общественный совет. В 2008 году уже начали писать обоснования на биосферный заповедник. В 2009-м получили биосферный статус. В прошлом году при поддержке Степного проекта Программы развития ООН провели большой семинар для заповедников о роли общественных советов в сохранении заповедных территорий. С точки зрения глубины конфликта и сложности ситуации в 2007 году это казалось невозможным. Но мы это сделали. Последние два года для меня были не менее тяжелые. Все крупные проблемы вроде бы решены, но есть некая текучка, рутина в моем понимании. Хотя, все равно какие-то дела и события происходят. Они, может быть, не такие революционные, а более бытовые. Вот, например, в прошлом году запустили гибридную дизель-солнечную станцию в заповедной деревне Яйлю. Трудно представить себе, что еще полтора года назад здесь свет был всего 4-5 часов в сутки. Впервые в истории этого населенного пункта здесь появился постоянный свет! Как лампочка Ильича в советские годы, так и для жителей Яйлю это стало событием. Когда эту станцию сделали, я, смешно сказать, боялся, что пейзаж изменится. Но, по сравнению с горами, она все равно оказалась маленькой. И несмотря на это, выглядит внушительно. — И такие важные события для вас из разряда бытовых? Неужели жизнь скучна без борьбы? — Если в личности есть потребность преодоления сложностей, потребность всегда быть на рывке, от этого никуда не деться. Я и сам не сплю, и другим дремать не даю. И темп сбавлять мы не собираемся. — А если завтра вам предложат уйти руководителем в другой заповедник, в котором все плохо, в котором есть проблемы, требующие решения, уйдете? — Страшная сторона моей личности в том, что я путешественник. Я не могу ответить на ваш вопрос «нет». Может быть и согласился бы. Другое дело, что появилась новая вводная: нельзя предать коллектив. Все мужики — эгоисты, это известно. И, наверное, я думаю не столько про коллектив, сколько за себя: как воспримут меня, если я уйду от своих людей? Для меня это тоже имеет значение. — Получается, что вы уже несвободны. Ведь любая ответственность — это несвобода. — Несвобода совсем в других вещах. Быть директором, как, впрочем, и просто быть мужчиной — это брать на себя ответственность за свои решения и поступки. А когда от твоего решения зависит многое, зависят другие люди, причем зачастую ты не можешь рассказать им, как это решение принимается, когда приходится говорить и договариваться с теми, с кем в обычной жизни, возможно, даже говорить не хотелось бы, вот это, конечно, угнетает. К сожалению или к счастью, жизнь не всегда дает прямые ответы на вопросы. И наша задача — искать компромиссы, даже внутри себя.